Говард Лавкрафт. “Герберт Уэст — Реаниматор”

Сегодня жанром ужасов никого не удивишь: в кинотеатрах и на экранах стриминговых платформ каждую неделю выходят десятки хорроров разной степени серьезности и качества; в литературном мире многим известны имена Стивена Кинга или Клайва Баркера. Но когда-то и этому жанру приходилось делать первые шаги, изобретая всю ту нечисть, которая сегодня, можно сказать, стала банальностью. И если Брэм Стокер популяризировал кровососов, а Роберт Льюис Стивенсон переосмыслил идею оборотней, то Говард Филлипс Лавркафт (вне всяких сомнений отметившийся целым рядом значительных нововведений) подарил нам зомби в современном его представлении.

Конечно, в точной классификации возникают некоторые разночтения: кто-то скажет, что зомби берет свое начало еще в творчестве Мэри Шелли, а иной оппонент напомнит и о скандинавском фольклоре — ведь драугры представляли собой оживших павших воинов, пожирающих живых людей. Однако Говард Лавкрафт в одном из первых своих опубликованных произведений, оттолкнувшись от “Франкенштейна” и добавив в его концепт гораздо больше бесчеловечности, получил именно того зомби, которого в 60-х годах режиссер Джордж Ромеро навсегда закрепит в поп-культуре — ожившего при помощи медицинского или научного вмешательства мертвеца, потерявшего свою личность, полуразложившегося и ведомого исключительно голодом. Писатель вывел этот образ в рассказе “Герберт Уэст — реаниматор”.

Говард Филлипс Лавкрафт, гражданин из Аркхема

Говард Филлипс Лавкрафт родился 20-го августа 1890-го года и большую часть жизни провел в городе Провиденс, в небольшом штате США под названием Род-Айленд. Писатель происходил из весьма состоятельной семьи, чья родословная восходит еще к первому периоду колонизации Америки, и, вероятно, настолько тесная связь с американскими традициями наложила неизгладимую печать на творчество молодого человека

Дед, Уиппл Филлипс, привил Говарду любовь к классической литературе и английской поэзии, но в то же время не уставал придумывать для внука всяческие странные легенды, в которых фигурировали таинственные существа или потусторонние явления — однозначно это также повлияло на путь будущего мастера ужасов в искусстве. Но серьезным впечатлением, оставшимся в сознании Говарда на всю жизнь, стала тяжелая болезнь его отца, Уинфилда Лавкрафта — он повредился рассудком на почве подхваченного сифилиса и закончил в сумасшедшем доме. В начале ХХ века бизнес Уиппла Филлипса развалился, а сам он умер от инсульта, оставив всю семью в большой нужде.

Сумма этих обстоятельств сформировала из будущего писателя человека своеобразного: с одной стороны интеллектуала со смелой фантазией, с другой стороны — безнадежно мрачного пессимиста. И на протяжении жизни эти черты только укреплялись в нем.

Интерес к наукам и творчеству дал о себе знать уже в средней школе — там Говард Филлипс Лавкрафт впервые стал заниматься писательством. При помощи гектографа он начал издавать малотиражный “Журнал астрономии Род-Айленда”. Тогда же пишутся первые рассказы: “Зверь в пещере” и “Алхимик” — оба в жанре ужасов.

Однако самого главного писательского успеха Лавкрафт достиг во вселенной так называемых “Мифов Ктулху”, включающей в себя целый ряд любопытных произведений. Но в настоящей статье речь пойдет не столько о них, сколько об одном из первых рассказов, заложивших некоторые кирпичики в основу будущей художественной вселенной. “Герберт Уэст — реаниматор” познакомил читателя с вымышленным Мискатонским университетом, расположенном в городе Аркхем вымышленной Мискатонской долины штата Массачусетс. И хотя сам Аркхем уже появлялся в предыдущих рассказах Лавкрафта (например, “Картина в доме”), в истории про Герберта Уэста этот плод фантазии писателя оброс более ощутимой плотью.

Герберт Уэст — реаниматор

Как и подавляющее большинство произведений Лавкрафта, “Герберт Уэст — реаниматор” написан от первого лица. Рассказчиком выступает не названный по имени молодой человек, в самом начале — студент медицинского факультета Мискатонского университета, а затем уже практикующий врач. Он ведает нам историю своего коллеги и друга Герберта Уэста (на это имя Лавкрафта вдохновило увлечение романами Герберта Уэллса). Уэст тоже учится на медицинском, но ему неинтересна участь простого доктора. И дело даже не в том, что он большой поклонник философии Фридриха Ницше и, по-видимому, чувствует себя сверхчеловеком. Его амбиции простираются гораздо дальше, чем устремления большинства медицинских специалистов, буквально выходя за пределы Жизни и Смерти, ибо Герберт Уэст хочет научиться воскрешать мертвых.

Он полагает, что если специальный раствор ввести покойнику вскоре после наступления смерти, то все функции организма можно запустить заново. Впрочем, Уэст не игнорирует возможных сложностей:

И хотя рассказчику вся затея кажется противоестественной и откровенно жуткой, он все-таки из дружбы и научного интереса соглашается ассистировать Герберту Уэсту в его зловещих опытах.

Экспериментаторы сразу же сталкиваются с рядом организационных сложностей, в том числе с невозможностью работать в университетской лаборатории, а также затруднениями с подбором человеческих трупов.

Здоровых, более менее молодых, а также свежих покойников найти можно только на пролетарском кладбище, ибо большинство умирающих богатеев тут же бальзамируются.

Поэтому нужна географическая близость к могилам для бедняков. Аренда старого дома, расположенного на отшибе Аркхема, позволяет решить обе проблемы: в подвале товарищи оборудуют импровизированную лабораторию, а само жилище располагается совсем недалеко от кладбища малоимущих.

«Для двух врачей непросто найти хорошую практику по соседству, но университетские власти помогли нам, и мы обосновались в Болтоне, фабричном городке неподалеку от Аркхема, где располагался университет. Болтонские ткацкие фабрики — самые крупные в Мискатоникской долине, и местные врачи не очень-то любят пользовать их разноязыкий рабочий люд. Мы придирчиво выбирали дом и наконец остановились на обветшалом домишке на краю Понд-стрит, далеко отстоящем от ближайшего жилья. От местного кладбища для бедняков его отделял луг, окаймленный с севера узкой полоской довольно густого леса. Расстояние до кладбища было большим, чем нам того хотелось, но ничего поближе не нашлось: дома, расположенные по другую сторону луга, не относились к фабричному району. Впрочем, все складывалось не так уж плохо: по этой безлюдной местности мы добирались незамеченными до мрачного источника нашего так называемого «сырья».

Первый опыт не заставляет себя ждать:

«Наконец нам повезло, случай подвернулся просто идеальный: молодой здоровый рабочий утонул в пруду и уже на следующее утро был похоронен за счет города на кладбище для бедных. Никаких проволочек и никакого бальзамирования. <…> Это был крепкий, ширококостный, явно плебейского типа парень, грубое, без всяких там тонкостей или воображения животное, чьи физиологические процессы были наверняка простыми и здоровыми».

Уже в этих фрагментах проявляется любопытный социальный подтекст, бросающийся в глаза сегодня: бедняки не могут даже спокойно умереть, их тела принадлежат мелкой или крупной буржуазии даже после смерти. И те слова, которыми Лавкрафт характеризует несчастных (”грубое животное”, “без всяких там тонкостей”, “сырье” и т.д.), выдают в авторе правого социал-дарвиниста.

В ходе описания эксперимента писатель демонстрирует большое мастерство создания атмосферы, когда Герберт Уэст с напарником, введя препарат мертвому пролетарию, через какое-то время выходят из помещения:

«Вдруг из покинутой комнаты раздались страшные крики, чудовищнее которых мы не слышали в своей жизни. Даже если бы сама преисподняя разверзлась, открыв миру смертные муки грешников, адские звуки, доносящиеся оттуда, не могли быть более зловещи, ибо в услышанной нами невообразимой какофонии слились запредельный ужас и безмерное отчаяние воскрешенного существа».

Как вы можете догадаться, попытки воскресить человека в его нормальном виде всегда оканчиваются неудачно, что бы не придумывал Герберт Уэст. Сам процесс оживления, безусловно, удается. Но едва ли ожившие существа представляют собой людей — скорее жестоких плотоядных монстров, которые сохраняют лишь зачаточные черты сознания. Именно поэтому их принято называть первыми зомби из художественной литературы в современном понимании термина:

«Этот неведомый монстр посетил восемь домов, всюду оставляя за собой красную смерть: на счету у него было семнадцать изуродованных, бесформенных трупов. Несколько человек видели его в темноте; по их словам, он был белокожим и напоминал уродливую обезьяну или дьявола в человеческом облике. По останкам можно было предположить, что для утоления голода чудовище частично поедало своих жертв».

Большинство историй о зомби (по крайней мере из тех, что имеют самоуважение и заслуживают некоторого внимания) рассказывают не только о зомби, но и о том, какое влияние мир с ожившими мертвецами оказывает на человеческое существо. Лавкрафт тоже не обошелся без этого штриха, обозначив, что и без того не слишком симпатичная личность Герберта Уэста с течением времени, в ходе множества экспериментов, становится все более бесчеловечной.

Как отмечает рассказчик, иногда могло показаться, будто Уэст “плотоядно поглядывает на каждого живого и пышущего здоровьем человека” — в самом построении фразы можно уловить рифму с монстрами-людоедами, которых производит этот врач, лишенный всякого понимания об этике.

Однако Говард Лавкрафт касается не только темы отдельных смертей. Учитывая, что он пишет рассказ “Герберт Уэст — реаниматор” в 1921-м году, еще свежи воспоминания о Мировой войне, как настоящей кровавой бойне. И автор отправляет своего героя на фронт:

«Стремление доктора Уэста попасть на войну вовсе не говорило о его особой воинственности или тревоге за судьбы цивилизации. Этот голубоглазый блондин в очках, все такой же худощавый, так и остался холодным как лед интеллектуалом-роботом. В глубине души он наверняка посмеивался над приступами военного патриотизма, время от времени одолевавшими меня, когда я был готов осуждать безучастный нейтралитет других. Однако в сражающейся Фландрии было нечто, в чем он нуждался и ради чего надел военную форму. Желания Уэста резко отличались от обычных, свойственных остальному человечеству желаний и были тесно связаны с той областью медицины, которую он тайно разрабатывал, достигнув в ней ошеломляющих и подчас пугающих результатов. Ему требовалось ни больше ни меньше как постоянно иметь под рукой свежие трупы разной степени расчленения».

Таким образом, Герберт Уэст на войне буквально получает фабрику покойников, позволяющую ему продолжать и углублять эксперименты. Впрочем, можете не сомневаться — этот парень обязательно получит по заслугам.

Неудачная удача

Феномен “Герберта Уэста — реаниматора” состоит в том, что этот рассказ не нравился ни Лавкрафту, ни литературным критикам, ни наиболее преданным фанатам автора мифов о Ктулху. И тут имеет смысл посмотреть на ситуацию в ее противоречии.

С одной стороны, сам писатель был раздражен требованием журнала «Home Brew» публиковать фрагменты в журнале частями, из-за чего каждый кусок должен был в финале содержать какой-то шокирующий крючок, а в начале следующего обязательно кратко проговаривались события предыдущих (сегодня при сплошном прочтении эти бесконечные повторения действительно могут вызвать раздражение).

К тому же, изначально идея была спародировать “Франкенштейна” Мэри Шелли, т.е. отправным пунктом не была полностью самостоятельная концепция Лавкрафта. И действительно, “Герберт Уэст — реаниматор” очень сильно отличается от стилистики большинства других работ писателя, ибо обладает довольно увлекательным сюжетом, высокой динамикой и делает акцент на натуралистических ужасах, а не на атмосфере.

С другой стороны, именно из-за фокуса Лавкрафта на неконкретном хорроре с его невообразимыми образами и неописуемыми звуками, а также игнорирования автором четкой захватывающей структуры повествования, многие его классические произведения могут не подойти обычному читателю, не связанному с традиционной фан-базой “мифов Ктулху”. В этом случае как раз “Герберт Уэст — реаниматор” оказывается очень ко двору, ибо, несмотря на все его изъяны, рассказ весьма жуткий, вызывает холодок по коже, не утрачивая при этом гнетущую готическую эстетику. В нем, вне всяких сомнений, есть искра гигантского таланта Лавкрафта как мастера ужасов.

“Реаниматор” в кинематографическом воплощении

В этом контексте интересно поговорить об обретении Гербертом Уэстом плоти на киноэкране. По каким-то причинам (особенно учитывая вышесказанное) начинающий режиссер Стюарт Гордон, известный постсоветскому зрителю в первую очередь по комедийному фантастическому боевику “Космические дальнобойщики”, в качестве кинематографического дебюта избрал именно этот рассказ.

На дворе стояли 1980-е годы, а бюджет ленты составил всего 900 тыс. $, что для фильма той эпохи составляло совсем небольшую сумму (для сравнения: в том же 1985-м году вышла первая часть “Назад в будущее”, стоившая 19 млн. $), поэтому Стюарт Гордон перенес действие рассказа в современность. Из-за этого первой жертвой пала та самая мрачная готическая атмосфера. Также из фильма полностью исчезло упоминание какой-либо войны и, соответственно, Герберт Уэст вообще не попадает на фронт в качестве полевого медика.

Вместе с тем режиссер на уровне повествования делает ставку на юмор, а не на мрачность, таким образом окончательно порывая с художественной традицией Говарда Лавкрафта (полагаю, классик был бы крайне недоволен интерпретацией Гордона). На выходе получился легкомысленный треш-ужастик с элементами комедии, имеющий к первоисточнику лишь косвенное отношение.

Однако Джеффри Комбс, сыгравший собственно Герберта Уэста — однозначная художественная удача, ибо он сочетает в себе все черты лавкрафтовского персонажа. Он холоден, странен, интеллектуален и даже внешне практически точно повторяет литературный образ (за исключением цвета волос). Возможно именно Комбс помог “Реаниматору” стать культовым фильмом ужасов.

Выводы

Пути культурного влияния неисповедимы. Говард Лавкрафт написал коммерческий рассказ, на который не делал большой ставки и не придавал большого художественного значения, но с его публикацией невольно заложил фундамент для целого жанра, благодаря которому мы сегодня знаем “Ночь живых мертвецов”, “Рассвет мертвецов”, “Зловещих мертвецов” и… прочих “мертвецов” поп-культуры. Более того, те социальные мотивы, которые идут в рассказе пунктиром (противостояние богатых и бедных, империалистические войны), приобрели для будущего зомби-кино важнейшее значение — не зря классические ленты Джорджа Ромеро появились в эпоху протестов против войны во Вьетнаме и касались в том числе проблемы зарождающегося потребительского общества. Ну а город Аркхем стал не только одним из центральных элементов мифологии зрелого Лавкрафта, но даже был позаимствован индустрией комиксов, превратившись в название психиатрической лечебницы во франшизе о Бэтмене.

Ну а победить смерть пока все-таки еще никому не удавалось. К тому же смерть — логичное развитие жизни, и в том числе она делает нас людьми.