Роман “Белая Гвардия” — рефлексия по утраченной империи

Гражданская война в нашей стране — до сих пор благодатная почва для жарких споров и дискуссий. Существует огромный объем литературного материала, посвященного событиям того кровопролитного времени, рассматривающего их с той или иной стороны. А что если таких сторон и вовсе окажется три? Роман “Белая гвардия” Михаила Булгакова довольно ярко иллюстрирует исторические события и в этом контексте гражданского противоборства в 1918 году.

Разумеется, чтобы разобраться в “Белой гвардии”, нужно хоть немножко иметь представление о внутренней и внешней политической обстановке, сформировавшейся на руинах Российской империи. Ибо неподкованному в вопросах истории читателю будет очень сложно продираться сквозь страницы романа из-за сложности понимания исторического контекста, применяемым писателем и использованием аллегорий в тексте. Вполне возможно, что может погасить интерес к произведению. Читатель четко знает, что на дворе декабрь 1918 года.

Приведу пример отрывком, который начинает роман:

“Велик был год и страшен год по рождестве Христовом 1918, от начала же революции второй. Был он обилен летом солнцем, а зимою снегом, и особенно высоко в небе стояли две звезды: звезда пастушеская — вечерняя Венера и красный, дрожащий Марс.”

Согласитесь! Довольно громогласными выражениями писатель нам пытается сказать о том, что в ходе 1918 года столкнулись две политические силы — Белое движение, костяк, которого составляло офицерство царской России, и Советы, т.е. большевики со своей Красной Армией. Такому противостоянию уделено весомое место в нашей культуре: “Тихий Дон” Михаила Шолохова, “Доктор Живаго” Бориса Пастернака, “Конармия” Исаака Бабеля, “Как закалялась сталь” Николая Островского, “Окаянные дни” Ильи Бунина, “Хождение по мукам” Алексея Толстого, “Барсуки” Леонида Леонова, в более поэтической форме — “Чевенгур” Андрея Платонова и т,д.

А так как Михаил Афанасьевич был приверженцем белого лагеря, то на страницах романа он даже не пытается скрыть свою неприязнь к надвигающейся Советской власти. Большевизм в его восприятии есть нечто ужасное и гадкое.

Большевиков ненавидели. Но не ненавистью в упор, когда ненавидящий хочет итти драться и убивать, а ненавистью трусливой, шипящей, из-за угла, из темноты. Ненавидели по ночам, засыпая в смутной тревоге, днем в ресторанах, читая газеты, в которых описывалось, как большевики стреляют из маузеров в затылки офицерам и банкирам и как в Москве торгуют лавочники лошадиным мясом, зараженным сапом. Ненавидели все — купцы, банкиры, промышленники, адвокаты, актеры, домовладельцы, кокотки, члены государственного совета, инженеры, врачи и писатели…

Далее Булгаков периодически упомянает о присутствии немцев на территории Украины:

Дело в том, что Город – Городом, в нем и полиция – варта [ред. — охрана], и министерство, и даже войско, и газеты различных наименований, а ****вот что делается кругом, в той настоящей Украине, которая по величине больше Франции, в которой десятки миллионов людей, этого не знал никто. Не знали, ничего не знали, не только о местах отдаленных, но даже, – смешно сказать, – о деревнях, расположенных в пятидесяти верстах от самого Города. Не знали, но ненавидели всею душой. И когда доходили смутные вести из таинственных областей, которые носят название – деревня, о том, что немцы грабят мужиков и безжалостно карают их, расстреливая из пулеметов, не только ни одного голоса возмущения не раздалось в защиту украинских мужиков, но не раз, под шелковыми абажурами в гостиных, скалились по-волчьи зубы и слышно было бормотание:

– Так им и надо! Так и надо; мало еще! Я бы их еще не так. Вот будут они помнить революцию. Выучат их немцы – своих не хотели, попробуют чужих! – Ох, как неразумны ваши речи, ох, как неразумны.

Откуда появились немцы? Причем тут немцы? Дело в том, что после распада Российской империи, Украина вошла в новый политический мир (1917 г.) в качестве Украинской Народной Республики (УНР), которая находилась в федеративной связи с Российской Республикой. Главной политической структурой стала Центральная Рада, возглавляемая М.С. Грушевским.

В ходе Гражданской войны власть в республике была захвачена боевым офицером Павлом Скоропадским, объявившим себя гетманом (верховным правителем) Украины. Это привело к образованию Украинской Державы, находившейся под непосредственным протекторатом Германской империи.

Но Первая мировая война через некоторое время свалила и Германскую империю. 3 ноября 1918 года там произошла революция, а уже 9 ноября новая власть в Германии сменила монархический строй на республику, в результате чего император Вильгельм бежал в Нидерланды. Немцы из-за внутренних проблем потеряли интерес к разборкам вокруг Украины и сосредоточились на своих внутриполитических проблемах.

Гетмановский режим на Украине ослабел, внутри страны вновь набрало обороты влияние Центральной Рады и образовалась Директория УНР, чьими военными делами заправлял Семен Петлюра. В декабре 1918 вооруженные войска Петлюры захватили Киев.

Так вот-с, нежданно-негаданно появилась третья сила на громадной шахматной доске. Так, плохой и неумелый игрок, отгородившись пешечным строем от страшного партнера (к слову говоря, пешки очень похожи на немцев в тазах), группирует офицеров около игрушечного короля. Но коварная ферзь противника внезапно находит путь откуда-то сбоку, проходит в тыл и начинает бить по тылам пешки и коней и объявляет страшные шахи, а за ферзем приходит стремительный легкий слон — офицер, подлетают коварными зигзагами кони, и вот-с, погибает слабый и скверный игрок — получает его деревянный король мат.

В эту междоусобную мясорубку и окунает читателя роман Михаила Булгакова

Сюжет романа “Белая гвардия”

Киев (автор его принципиально именует в романе Городом). Декабрь 1918 года. Перед нами семья Турбиных. Старший из семейства — Алексей, ему 28 лет, он бывший военный врач, который в мирное время работает врачом-венерологом. Его сестра, Елена, 24 года, офицерская жена. И 18-летний младший брат, Николай, не успевший окончить юнкерского военного училища. Одним словом — интеллигенция.

Завсегдатыми у мирного семейства Турбиных бывают их друзья детства, а ныне белогвардейские офицеры: Виктор Мышлаевский, Федор Степанов (по кличке “Карась”) и Леонид Шервинский. Вся представленная дружная компания за чашками чая ведет разговоры о будущем страны и рефлексирует по уходящей эпохе. Гитарные партии прилагаются.

Пожалуй, единственное отягчающие обстоятельство в семье — это политически неопределившийся муж Елены — капитан Сергей Тальберг. То он в большевистской среде крутится, то агитирует за гетмана, а теперь и вовсе собирается покинуть политически бурлящую Украинскую Державу.

В первой половине романа фактически сюжет никуда не движется. Наши герои монотонно сидят дома и обсуждают внешнюю политическую обстановку. Когда немцы уйдут? Сколько войск за собой ведет Петлюра? Как справиться с Троцким?

И если Петлюра представлен как нечто абстрактное, витающий по Киеву дух, то Троцкому действительно уготован ярлык демона и душегуба.

«Он молод. Но мерзости в нем, как в тысячелетнем дьяволе. Жен он склоняет на разврат, юношей на порок, и трубят уже трубят боевые трубы грешных полчищ и виден над полями лик сатаны, идущего за ним”

Собственно, вся история набирает темпы, только когда петлюровские войска входят в Киев. Задача главных героев — дать достойный отпор и не сломиться под натиском неприятеля. Некоторые из персонажей попадают действительно в критические ситуации.

Анализировать героев романа “Белая гвардия” затруднительно. Хотя бы из-за того, что их внешность, характеры практически не прописаны Булгаковым. В большей степени — это и делает произведение безликим. Читатель не понимает мотивации братьев Турбиных. Хотя при этом, писателю каким-то невероятным способом удалось привлечь мое внимание к второстепенному персонажу — полковнику Феликсу Най-Турсу, который героически отстаивает свои убеждения. Его прототип по один источникам — граф Федор Келлер, по другим — генерал-майор Николай Шинкаренко.

Алексей Турбин — отражение Булгакова

Зная основные моменты биографии Михаила Булгакова и сопоставляя их с определенными зарисовками в судьбе Алексея Турбина, невольно напрашивается вывод, что герой в определенной степени прошел тот же жизненный путь, что и сам писатель. Давайте попробуем собрать в единую конструкцию это утверждение.

Во-первых, Булгаков также родился и получил медицинское образование в Киеве. Да и сам он из интеллигентной семьи: отец — доцент духовной академии, мать — преподавательница в женской гимназии. Во-вторых это опыт работы в военных госпиталях, и так же как и Турбин, писатель практиковал домашнюю практику врача-венеролога. Ну и, конечно же, перенесенное в свое время заболевание тифом. А тиф на тот момент имел опасный инфекционный статус.

Но это, конечно, не ново — наделять литературных персонажей личными чертами. Так поступал Ф.М. Достоевский, одаривая своих героев эпилепсией, или же Л.Н. Толстой, внедряя собственные моральные и философские суждения.

Булгаков вскользь уделяет внимание проблеме несовершенства социальной структуры.

“Целых лет двадцать человек занимается каким-нибудь делом, например, читает римское право, а на двадцать первом — вдруг оказывается, что римское право ни при чем, что он даже не понимает его и не любит, а на самом деле он тонкий садовод и горит любовью к цветам. Происходит это, надо полагать, от несовершенства нашего социального строя, при котором люди сплошь и рядом попадают на свое место только к концу жизни. Козырь попал к сорока пяти годам. А до тех пор был плохим учителем, жестоким и скучным”

Добравшись до кульминации романа, Булгаков через ряд своих героев начинает довольно радикально транслировать свое отношение к последствиям революции:

Печка догорела, Василиса круглый, успокоившийся, сидел в креслах, вздыхал и говорил:

— Вот-с как, Федор Николаевич. Все, что нажито упорным трудом, в один вечер перешло в карманы каких-то негодяев… путем насилия. Вы не думайте, чтобы я отрицал революцию, о нет, я прекрасно понимаю исторические причины, вызвавшие все это.

Багровый отблеск играл на лице Василисы и застежках его подтяжек. Карась в чудесном коньячном расслаблении начинал дремать, стараясь сохранить на лице вежливое внимание…

— Но, согласитесь сами. У нас в России, в стране, несомненно, наиболее отсталой, революция уже выродилась в пугачевщину… Ведь что ж такое делается… Мы лишились в течение каких-либо двух лет всякой опоры в законе, минимальной защиты наших прав человека и гражданина. Англичане говорят…

— М-ме, англичане… они, конечно, — пробормотал Карась, чувствуя, что мягкая стена начинает отделять его от Василисы.

— …А тут, какой же «твой дом — твоя крепость», когда вы не гарантированы в собственной вашей квартире за семью замками от того, что шайка, вроде той, что была у меня сегодня, не лишит вас не только имущества, но, чего доброго, и жизни?!

— На сигнализацию и на ставни наляжем, — не очень удачно, сонным голосом ответил Карась.

— Да ведь, Федор Николаевич! Да ведь дело, голубчик, не в одной сигнализации! Никакой сигнализацией вы не остановите того развала и разложения, которые свили теперь гнездо в душах человеческих. Помилуйте, сигнализация — частный случай, а предположим, она испортится?

— Починим, — ответил счастливый Карась.

— Да ведь нельзя же всю жизнь строить на сигнализации и каких-либо там револьверах. Не в этом дело. Я говорю вообще, обобщая, так сказать, случай. Дело в том, что исчезло самое главное, уважение к собственности. А раз так, дело кончено. Если так, мы погибли. Я убежденный демократ по натуре и сам из народа. Мой отец был простым десятником на железной дороге. Все, что вы видите здесь, и все, что сегодня у меня отняли эти мошенники, все это нажито и сделано исключительно моими руками. И, поверьте, я никогда не стоял на страже старого режима, напротив, признаюсь вам по секрету, я кадет, но теперь, когда я своими глазами увидел, во что все это выливается, клянусь вам, у меня является зловещая уверенность, что спасти нас может только одно… — Откуда-то из мягкой пелены, окутывающей Карася, донесся шепот… — Самодержавие. Да-с… Злейшая диктатура, какую можно только себе представить… Самодержавие…

Аналогичное высказывание появится чуть позже в повести “Собачье сердце”, где товарищ Шариков, наслушавшись агитаций народных комиссаров, весьма поверхностно понял социалистические взгляды:

“- Позвольте узнать, что вы можете сказать по поводу прочитанного.

Шариков пожал плечами.

— Да не согласен я.

— С кем? С Энгельсом или с Каутским?

— С обоими, — ответил Шариков.

— Это замечательно, клянусь богом. «Всех, кто скажет, что другая…» А что бы вы со своей стороны могли предложить?

— Да что тут предлагать?.. А то пишут, пишут… Конгресс, немцы какие-то… Голова пухнет. Взять все, да и поделить…”

Перед дальнейшем прочтением статьи рекомендую уделить время небольшому аудио-подкасту «Книга лучше!» где пойдет речь еще об одной пьесе Булгакова — «Иван Васильевич»

Пьеса “Дни Турбиных”

После публикации романа, написанного в 1923 году, по его мотивам Булгаков создал пьесу «Дни Турбиных». 25 сентября 1926 года пьеса была разрешена к постановке, но затем три раза подвергалась редактированию. Первая редакция включала 5 актов, а вторая и третья — только 4.

Пьеса имеет ряд существенных отличий от романа. Во-первых Алексей Турбин здесь не военный врач, а полковник-артиллерист, совместивший в себе полковника Малышева и Най-Турса, которые в свою очередь убраны из сюжета. Вместо этого в повествование вводится фигура гетмана Скоропадского. С ним хочу отметить занимательную сцену, где он требует со своего адъютанта изъяснятся на государственном украинском языке.

Гетман. Я давно уже хотел поставить на вид вам и другим адъютантам, что следует говорить по-украински. Это безобразие, в конце концов! Ни один мой офицер не говорит на языке страны, а на украинские части это производит самое отрицательное впечатление. Прохаю ласково.

Шервинский. Слухаю, ваша светлость. Дежурный адъютант корнет… князь… (В сторону.) Черт его знает, как «князь» по-украински!.. Черт! (Вслух.) Новожильцев, временно исполняющий обязанности… Я ду́маю… дума́ю… думова́ю…

Такой ход Булгакова приводит к изменению характера самого Алексея. Как пример, в романе Алексей не хотя прощается с Тальбергом, бегущим из Киева и даже целуется с ним. После чего винит себя за бесхребетное поведение, а вот в пьесе Турбин очень тверд характером: Тальбергу уже руки не подает и высказывает окружающим свою неприязнь к этому персонажу.

Николка. В Берлин… В такой момент…

(Смотря в окно.)

С извозчиком торгуется.

(Философски.)

Алеша, ты знаешь, я заметил, что он на крысу похож.Алексей

(машинально)

Алексей: Совершенно верно, Никол. А дом наш — на корабль. Ну, иди к гостям. Иди, иди.

Портрет Тальберга в финале выбрасывает уже не Алексей Турбин, а Шервинский. Что еще более раскрывает его романтическую арку с Еленой Тальберг.

Во-вторых, данный формат интерпретации сюжета дает читателю ясность в мотивации героев. В значительной степени это, конечно, политические убеждения Алексея Турбина, которые были почему-то скрыты в романе “Белая гвардия”. В пьесе же нам все раскладывают по полочкам.

Алексей. Одну минуту, господа!.. Что же, в самом деле? В насмешку мы ему дались, что ли? Если бы ваш гетман, вместо того чтобы ломать эту чертову комедию с украинизацией, начал бы формирование офицерских корпусов, ведь Петлюры бы духу не пахло в Малороссии. Но этого мало: мы бы большевиков в Москве прихлопнули, как мух. И самый момент! Там, говорят, кошек жрут. Он бы, мерзавец, Россию спас! Шервинский. Немцы бы не позволили формировать армию, они ее боятся. Алексей. Неправда-с. Немцам нужно было объяснить, что мы им не опасны. Конечно! Войну мы проиграли! У нас теперь другое, более страшное, чем война, чем немцы, чем вообще все на свете: у нас большевики. Немцам нужно было сказать: «Вам что? Нужен хлеб, сахар? Нате, берите, лопайте, подавитесь, но только помогите нам, чтобы наши мужички не заболели московской болезнью». А теперь поздно, теперь наше офицерство превратилось в завсегдатаев кафе. Кафейная армия! Пойди его забери. Так он тебе и пойдет воевать. У него, у мерзавца, валюта в кармане. Он в кофейне сидит на Крещатике, а вместе с ним вся эта гвардейская штабная орава. Нуте-с, великолепно! Дали полковнику Турбину дивизион: лети, спеши, формируй, ступай, Петлюра идет!.. Отлично-с! А вот глянул я вчера на них, и, даю вам слово чести, — в первый раз дрогнуло мое сердце.

<…>

Алексей. Вот, господа, сижу я сейчас среди вас, и все у меня одна неотвязная мысль. Ах! Если бы мы все это могли предвидеть раньше! Вы знаете, что такое этот ваш Петлюра? Это миф, это черный туман. Его и вовсе нет. Вы гляньте в окно, посмотрите, что там. Там метель, какие-то тени… В России, господа, две силы: большевики и мы. Мы еще встретимся. Вижу я более грозные времена. Вижу я… Ну, ладно! Мы не удержим Петлюру. Но ведь он ненадолго придет. А вот за ним придут большевики. Вот из-за этого я и иду! На рожон, но пойду! Потому что, когда мы встретимся с ними, дело пойдет веселее. Или мы их закопаем, или, вернее, они нас. Пью за встречу, господа!

Так же, что немаловажно, в финале пьесы белогвардейская компания становится немонолитной в политических взглядах, каждый персонаж находит свой путь в будущей жизни.

Поставленная впервые в МХАТе, пьеса пользовалась большим успехом у зрителей, но получила разгромные рецензии. Оно и понятно, пропаганда “белого движения” вряд ли могла прийтись по душе советской номенклатуре.

Например. О. С. Литовский (журналист, критик) окрестил булгаковскую пьесу «Вишневым садом белого движения», вопрошая риторически: «Какое дело советскому зрителю до страданий помещицы Раневской, у которой безжалостно вырубают вишневый сад? Какое дело советскому зрителю до страданий внешних и внутренних эмигрантов о безвременно погибшем белом движении?»

В апреле 1929 года «Дни Турбиных» были сняты с репертуара.

На подмостки театра затравленную пьесу вернул лично И.В. Сталин. Симпатия Сталина к пьесе некоторыми воспринималась как свидетельство перемены взглядов и изменения отношения к традициям русской армии. Однако прямой ответ на эти домыслы скрывается в личных сочинениях вождя Советского союза.

Почему так часто ставят на сцене пьесы Булгакова? Потому, должно быть, что своих пьес, годных для постановки, не хватает. На безрыбьи даже «Дни Турбиных» — рыба. (…) Что касается собственно пьесы «Дни Турбиных», то она не так уж плоха, ибо она даёт больше пользы, чем вреда. Не забудьте, что основное впечатление, остающееся у зрителя от этой пьесы, есть впечатление, благоприятное для большевиков: «если даже такие люди, как Турбины, вынуждены сложить оружие и покориться воле народа, признав своё дело окончательно проигранным, — значит, большевики непобедимы, с ними, большевиками, ничего не поделаешь», «Дни Турбиных» есть демонстрация всесокрушающей силы большевизма.

— Из письма Сталина «Ответ Билль-Белоцерковскому» от 2 февраля 1929 года

Согласитесь, что это довольно иронично, когда пьесу Булгакова, пропитанную чрезвычайной неприязнью к большевистской власти, допускает к показу сам глава Советского государства, заодно по достоинству оценивая мастерство писателя. Это лишь больше заставляет задуматься о том, что не так все было однозначно в “тоталитарном” СССР.